Памятование и забвение
Памятование опасно накопленными последствиями, собственно поэтому мы обладаем телом, работаем с ним, и наконец расстаёмся. Нужна способность забыть, выйти из памятования.
Ночь снимает актуальность дневной усталости. Смена поколений заставляет оторвать знание от личного опыта его обретения, осуществить передачу. Самый жёсткий и тоталитарный догмат меняет краску, когда его носителей заменяют молодые.
Дальше – смерть как совершенный способ забыть. Человек, ставший знáком, как Кир Великий, уже бывает рассказан соответственно требованию нового времени, или тоже забыт или вспомнен – по ситуации.
Надличностное памятование
Самосущие, самопобуждающиеся процессы забвения не различают, что стóит забыть, а что стóит передать новому. Поэтому мы противопоставляем забвению бытовую, будничную культуру: дневник, календарь, планёрка, конспект, план, стихотворение, храм, книга, поговорка, название, праздник, проповедь – и так далее.
Все эти практики образовывают ткань передачи, воспитания, образования, которая может быть удивительно прочна и заскорузла. Передача эстафеты со сменой поколений может полностью выхолоститься, опорóжниться, но всё равно воспроизводиться, как олимпийские игры в эпоху постправды, как фиатный доллар, как смачивание щётки перед намазыванием пастой.
Государства стремятся к допущению свежей крови в определяющих, например, политическую культуру элитах, поскольку только так государства могут выжить. Но и государствам, обществам, эстафетам, языкам нужны возможности глубинного очищения через забвение.
В быстром времени, как планёрка, этому служат выборы, карьеры, проектные команды на разных уровнях и вся чехарда притирки надстройки к изменчивому базису и наоборот. На дальних горизонтах неизбежна потребность в аналоге смерти.
Но смерть институтов и социосистем – не различает, что стоит сохранить, а что забыть.
Надличностное забвение
Сожжение библиотек случается на этапе перегрузки общества памятью. Цинь Шихуанди жёг библиотеки и закапывал живьём книжников на всех письменностях, кроме имперской. И так забывал различия, чтобы перейти к новому масштабу и сложности объединённого Китая. Примерно в то же время горела Александрия. Были разбиты и клинописные архивы. Говорят, философский бред в них превышал разумные пределы.
Но не только развитие случается после самопобуждённого забвения, смерти старых институтов. Могут случиться и Тёмные века, и Ужасные события.
Гибель Марсельской библиотеки под натиском нефранцузских варваров, разграбление Ниневии американскими варварами – это расчистка материи памятования для времени постправды и постпостправды, отведение рек от авгиевых конюшен, в которых важное и подлинное замешано с неважным и суррогатным в гомеопатических пропорциях.
Да, гомеопатия передаёт сигнал. Но от шума его отличат не только лишь все. Мало кто может это делать.
Вечное зерно
Высокая, безразличная смерть культур сообщает нам весть о потребности в припоминании по-над эстафетой, государством, обществом, инфраструктурой и языком. Это зерно, которое взойдёт после пожара, пожравшего всё, что нам знакомо.
Таковы были священные книги, и Библия дала распаковать себя несколько раз – от инквизиции к науке и космосу и обратно в культуру отмены. Но мультиголемная, технически развитая структура постоянного многоязыкого полилога цивилизаций – не упаковывается ни в Библию, ни в Книгу перемен.
Лаборатория, НИИ, внедрение технологий, международная конференция, культурный обмен – области резонанса, масштабные моды, не укладывающиеся в индивидуальную практику общения с Богом или вхождения в потоки времени и так далее.
С другой стороны, искомое зерно, равно как и смерть, уже даны нам и их стоит только увидеть, и служить им.
Таково требование времени, в котором забывают.