Катастрофа – наиболее конструктивный способ восприятия настоящего.
Допустим, конец мира – бесконечно отдалённая перспектива или вовсе несущественная ересь. Что тогда есть здесь и сейчас? На что поднять руку, на что замахнуться в этой великой непрерывности?
Но мир умирает в каждый момент времени, и осознание его умирания, непрерывного конца наполняет присутствие здесь и сейчас смыслом: именно принятие имманентной бренности мира позволяет созидать новое и Иное.
Сегодня мы вошли в полосу катастроф, в кризис, эпоху перемен, конец времён. Старые времена оборваны, их концы болтаются в пространстве. Старое трепещет на ветру, как драный флаг, ещё не спущенный с древка. Что будет вздёрнуто завтра? – вот страх и надежда.
Да, время кончается сегодня. Значит ли это, что ошибались те, кто завершил физику сто лет назад, или те, кто перестал вести летописи – тысячу лет назад? Нет же, они были правы: их время закончилось именно тогда, и смерть времён была прожита, выстрадана ими в опыте.
Опыт смерти — окончательная оценка жизни, способ назвать и означить прожитое.
В моменте смерти сублимируются все причины и следы, но нет субъекта в следующий момент, то есть для субъекта в этот момент время кончается, превращается в вечность, миг, безвременье.
Цель общества по отношению к своим членам — предложить спектр путей по обретению целостного состояния сознания в момент смерти, то есть — надежду на благостное посмертие. Так как жизнь конечна по факту рождения, все прочие цели, не относящиеся к посмертию, можно считать проходными, инструментальными, наведёнными.
Вытеснение человечества в осознанность, борьба с первичным культом — отягощают сознание за счёт устранения аффектов, — на смену аффективному ужасу или мистической вере приходят понимание и контроль.
Запад — культ внешнего контроля, контроль — это товар. Продаётся контроль за полом, внешностью, аспектами здоровья (отдельными). Всё — с помощью внешних инструментов. Предел этого культа — образ бизнесмена в ритуальных одеждах, камлающего на булшит-бинго, контролирующего себя и подчинённых.
Восток — культ внутреннего контроля, — через работу с телом и сознанием, присутствие, медитацию. Внутренние инструменты и личностный путь передачи — механика восточных практик.
Служение как гармонизирующая социопрактика, отшлифованная самодержавием (в самоотречении через единение с царём и Богом) и коммунизмом (уникальный опыт вовлечения масс в историческое творчество, служение общей конструктивной исторической программе и миссии) кажется ценным и актуальным методом обеспечения лучшего посмертия.
Под давлением чуждых культурных кодов этот естественный для нас путь сейчас является эзотерическим, скрытым от масс и более недоступным к реализации, чем технологизированные практики, пропагандируемые восточными и западными корпорациями.
Что такое служение в индивидуальном и общественном значении? Как соотносится служение с личностью, волей, переменами, сложностью? Какое время и пространство порождаются служением? Каков деятельностный аспект?
Признание высшей ценности служения, объекта служения не требует отказа от собственной ценности.
Важна способность жить в актуальном времени, рассматривая другие времена через вечность существования объекта служения. Если служение самоценно, так делай что должно, даже если смерть наступит внезапно — это лучшее, что можно делать.
Восприятие жизни как всё ещё длящийся опыт заготовки посмертия, способного наступить внезапно, делает жизнь подобной функции Дирихле, разрывной, сингулярной, допускающей предельное смещение в любой момент.
Стремление к благостному посмертию в таком случае – выделенное направление, смещающее трассу к обретению гармонии.
Обрести полезность, вечность, Целостность через служение – исключительная роскошь, требующая великой работы над собой – над разрушением искажений ума и внешних ценностей, заставляющих жить в бесплодной иллюзии непрерывного времени, не имеющего конца.