Ойкумена в беде, и беда многолика.
Обозначим десять лиц беды, посмотрим в них – прямо.
Первое. Потеря витальности.
Люди не хотят жить в ойкумене, но им некуда бежать: ойкумена повсюду, она вобрала всё, даже собственную периферию.
Поэтому люди сидят на антидепрессантах и не заводят детей: так наблюдается и проявляется потеря витальности.
Все способы нагнетания витальности административно-бюрократическим путём не дают результата: ойкумена непривлекательна не из дефицита навязчивой заботы государства. Причины другие.
Депопуляция и оставление территорий пока проходит незаметно, так как в покинутых местах нет тех, кто мог бы об этом рассказывать и кого стали бы слушать: ведь это невыгодно. Внимание уходит от демографической беды.
Второе. Мобильность как упадок.
Для всякой выразительной судьбы есть место получше. Огромные территории, обеспеченные всеми ресурсами и инфраструктурами, покидаются людьми, ищущими выразительных, подлинных судеб. Но и там, куда они направляются, им не обязательно что-то светит: слишком велика конкуренция за судьбу.
Отсюда два бис: деградация локальных сцен.
Даже если в соседнем доме происходит удивительное, только главная сцена – на виду. Одна рекомендательная платформа на каждый вид контента – формирует сцену для всех. Но ресурс внимания ищет только несколько самых заметных фигур на каждой сцене.
Так складывается вместо уникальностей судеб — исключительность сцен. А сцены оказываются привязаны к местности, к мифу о выразительной судьбе на местности. Круг замкнулся.
Третье. Сегрегация онтологий.
Сцены сходятся к аттракторам, аттракторы – разводятся по аттрибутам, распадаются на непересекающиеся множества. Рекомендательные системы показывают каждому набор самых подходящих сцен и что на них происходит – и не показывают всё остальное.
Демократы не видят республиканских лидеров мнений, кроме как в критических нарезках. Ура-патриоты не слышали про героев Дудя – и наоборот.
Онтологии-Миры настаиваются, костенеют, радикализуются по наборам аттрибутов, выборов сцен. Если сближение начинается с совпадения потребляемого контента (значит, рекомендательная система аттрибутировала нас с тобой одинаково или подобно), то несовпадение – знакомство с разными сценами, пристальное внимание к ним – делает диалог почти невозможным.
Ни лично, ни в масштабе общественных сил.
Четвёртое. Разложение общественного диалога.
Антропотоки элит направлены в некоторые мировые города, на сцены исключительной роскоши и власти. Антропотоки населения формируют вихри вокруг сцен возможности жить, многообещающих пустот ойкумены. Это приводит к отсутствию связи власти и населения на территориях.
В Киевской Руси варяжское княжество переезжало с места на место, не считая место своим, не владея ещё землёй. Но земля, город – осознавал сам себя, свою власть и самость, приглашая и отвергая князя.
Теперь же – кроме некоторых конечных, исключительных точек назначения элиты, вершин элитного пути, – нет самоуправления мест. Нет чувства своего места. Нет общения на местах. С одной стороны – произвол, с другой – апатия.
Пятое. Учение о конечной цели.
Разрыв достижимой человеческой судьбы и выражения судьбы человека, встречаясь с фетишизацией выразительной судьбы-достижения, стачивает связь ценности и цели. Ценность недостижима, цель обесценена, и то и то – наблюдаемый опыт масс и, в развитых странах, известный опыт поколений.
Бессмысленная работа, бесцельный туризм, пустопорожнее перемещение по дорожкам, которые никуда не ведут, приводят к отказу идти, дауншифтингу и культуре “лежания плашмя”. Поведение, осознаваемое как не связанное с недостижимой конечной целью, всё одинаково удовлетворяет.
Шестое. Инструментализм как модус операнди.
Потребитель в бизнес-процессе есть средство извлечения маржи – как и прочие его участники. Исследовательская работа – оправдана ростом индекса цитирования, а лучше – грантом; то есть и познание – инструмент. Выдача гранта – тоже инструмент, как и сам индекс.
Мышление, чувства, тело, управление, всё инструментально, то есть выделено вовне и требует цели, чтобы быть применённым. Всякое живое, обнаруженное в жизни, немедленно инструментируется.
Однако и цель, смотри выше, исчерпана. Как только ситуация манифестирует как инструмент, она оказывается пуста.
Седьмое. Механицизм мышления.
Все беды, означенные выше, рефлексируются в мышлении, но ответ мышления – механистический. Движение мысли, в оторопи от бед, возвращается к инженерным практикам, к бизнес-техникам и инструментам управления, к примитивам логики или анализа. Это может быть тот же механизм, но в переложении: не бинарная, а тернарная или фрактальная логика, или разбиение не по системной, а по средовой аксиоматике, или техника не написания статей, а проведения игр.
И так беды либо умалчиваются, как не дающие выгоды, либо ставятся в позицию топлива для наращивания новых инструментов мышления, понимания, когнитивных инструментов и кодов. Механицизм лежит под мышлением, и потому незаметен, но он же питает усугубление ситуации.
Восьмое. Беспредел на пределах – беспредел в пределах.
Условия достижения договора, выстраивания отношений на пределах власти и понимания – так же исчерпаны. Нет цельного образа человека, общества, себя и другого, позволяющего договориться при выходе на собственную границу и границу другого.
Вместо этого плодятся способы объяснения несводимости, доказательства отсутствия общности человеческих масс. Распад ноосферы начинает цивилизационный подход: цивилизации основываются на разных принципах мышления, взаимопонимание может быть только условным. Дальше принцип колониализма: жизнь на территории приводит человека в унисон с территорией, ломает общие ритмы и смыслы. Далее принцип сообществ и далее, вплоть до борьбы жены и мужа, личности и тела.
На каждой из границ начинает твориться беспредел, что требует пограничной мобилизации – но не может закончиться победой по самому построению конфликта. Мобилизация на пределе рано или поздно прокатывается внутрь пределов.
Противоположной, собирающей тенденции – нет ни в мышлении, ни в реальности.
Девятое. Мизантропный принцип.
Мир, который прежде усматривался человеком из собственной размерности (антропный принцип), обернулся миром, размеряющим человека. Невоспринимаемое, непознаваемое, неуправляемое человеком – если выгодно – захватывает и покоряет людей. Пример – инфраструктуры, урбанизация, логистика, распознавание лиц (безликая идентификация человеков), ИИ.
Человек оказывается в нечеловеческой позиции, обслуживающей техносреду. Что начиналось с обслуживания машин, затем стало обслуживанием бюрократий, а теперь – предоставлением своих когнитивных функций, их неотцифрованных ещё элементов для доработки и обслуживания алгоритмов.
Мизантропный принцип становления техносферы выражается и в методе наработки своего топлива, в росте капитализации – так же использующем отдельные эмоциональные стимулы инвесторов, отдельные лимбические подсистемы надежды и жадности – для самоуправления финансовых инфраструктур.
Десятое. Когнитивное отчаяние и показной оптимизм.
Получение профессии, развитие собственного мышления, накопление знаний и умений, на протяжении веков бывшее необходимым и нужным жизненным маршрутом, прошло через инфляционный порог. Единицы носителей исключительных судеб когнитивных подвижников – своей исключительностью сцен и доступностью к переиспользованию без погружения – разрушают осмысленность когнитивного развития для миллионов других.
Врач, если он не исследователь и не великий блогер, становится придатком своего ИИ-ассистента. То же и с другими профессиями. Долгий путь обучения, освоения интеллектуальной деятельности встречается с осознанием, что применять освоенное скорее всего не придётся ни в продвижении вперёд человечества и общества, ни даже на рабочем месте, которое превратится за это время в тыкву.
Отчаяние, то есть бессилие и невозможность догнать, – драпируется оптимизмом, радостью от доступности информации.
Страны третьего мира последние падают под тяжестью когнитивного отчаяния, и антропоток компетентности тоже иссекает.